— Как?
— Понятно. Это разрушает одну мою теорию.
— Какую теорию?
— Даже две. Первая: безжалостнее всех к людям относятся те, кто громче всех кричит о всеобщем счастье и тому подобных вещах, они способны убивать просто так, ни за чем. Оказывается, бывают еще хуже. Вторая: если две корпорации очень похожи в каком-то одном отношении, то они похожи и во всех остальных [109] .
Когда я проснулся утром, напротив меня сидел проф. Вид у него был встревоженный.
— Доброе утро, — прохрипел я.
— Доброе. Как ты? — поинтересовался он, подавая мне стакан теплого (бр-р!) сока.
— Спросите у Мамы Маракана, я в этом ничего не понимаю.
Проф осторожно прижал меня к себе и спросил:
— А почему майор Торре так переживает, что ты плохо выздоравливаешь?
— Он вам не пожаловался?
— Было на что?
Я кивнул. Проф тяжело вздохнул:
— Вместе вы вчетверо взрывоопаснее. Что вы учинили на этот раз?
— Пусть Алекс рассказывает, я говорить не могу.
— Алекс свято хранит ваши тайны. Только про пленных рассказал.
— Просто не хочет показывать половину работы. Мне это тоже не нравится.
— Ладно, молчи лучше.
В палату вошла Мама Маракана со своим неизменным сканером. Как я ненавижу лечиться! А тут еще и проф пошел за ней, выяснять, как я себя чувствую. Ужасно. Наверное, я не самый послушный пациент на свете, но четвертую нотацию я не заслужил!
Когда проф вернулся, он только осуждающе покачал головой. Тоже небось в детстве не выносил длинных воспитательных монологов. Вот и хорошо. Он протянул мне ноутбук:
— На, набери все, что ты хочешь сказать, а то тебя разорвет.
Я и набрал: все то, что я успел узнать про армейский устав клана Кремона, про расстрелы и терраформирование, про то, что никто не рискует попросить не выдавать его, потому что это отразится на семье пленного. Ну и под конец — еще одно. Да, я прекрасно осознаю: корпорация меньше всего является благотворительной организацией, тем не менее все самые хитро… э-ээ, умные решения оказываются хорошими с точки зрения самых суровых ревнителей милосердия. Возможно, что при должной подготовке верно и обратное.
Проф согласился со мной в целом, обещал подумать, что тут можно сделать, заметил, что не бывает суровых ревнителей милосердия, и запретил мне выражаться — даже в виде намеков.
— Я вырвался только на один день, малыш, — сказал проф, — а ты пока нетранспортабелен, так что вечером я уеду, ребят и Феррари я с собой заберу; когда ты вернешься, он уже снова будет сверкать. Кстати, отныне здесь будет базироваться эскадрилья Сеттеров, раз это теперь такой лакомый кусочек.
Я вопросительно поднял брови.
— В архипелаге нашли тетрасиликон.
Я кивнул.
Вечером все пришли прощаться: Мама Маракана обещала мне еще неделю лежания, раз я такой болван.
Перед самым отбоем нас пришел проведать бодрый и свежий Торре.
— Не знаю, как будет со всеми остальными пленными, — объяснил он лейтенанту, — а вам лучше всего пока остаться здесь, у нас тут тоже терраформирование. Обещаю отменную охоту на горынычей.
— Спасибо, — хрипло проговорил лейтенант и отвернулся.
— Ты можешь не смеяться? — спросил меня майор. — Говорят, тебе нельзя.
Я кивнул. Самураи же могли, значит, и я смогу. Оказывается, мои чересчур серьезные и честные друзья, узнав, что им придется уехать, явились к Торре за обещанной им экзекуцией и вид имели самый решительный. Их обняли, расцеловали, пригласили приезжать когда угодно и одарили зубами горынычей, чешуйками (по полкило каждая) мараканов и другими портативными сувенирами. Чертов Веррес хохотал так, что мне очень хотелось последовать его примеру.
Моя стойкость в борьбе со смехом была оценена по заслугам, и Торре наконец рассказал, почему Мама Маракана — «Мама Маракана». Два года назад, когда выпускница медицинского института только что приехала на Джильо, ей пришлось лечить пятилетнего мальчика со сломанной ногой. Мальчик был очень обижен на свою злую судьбу, и добрый доктор обещала ему поставить в угол того бяку, который сделал ребенку так больно. А оказалось, что ногу ребенку сломало упавшим папоротником — мимо проходил маракан. Непослушное дитя убежало в джунгли дальше, чем ему разрешалось… А кто может поставить в угол маракана? Только мама маракана.
Следующую неделю я наблюдал за тем, как Веррес заново учится ходить. Издевался он над собой ужасно, наверное, хочет поскорее пойти на охоту: бросить голову горыныча к ногам Мамы Маракана. И напрасно он думает, что я ничего не заметил. М-мм, составить, что ли, ему компанию: Ларисе тоже понравится такой сувенир? В те редкие моменты, когда лейтенант все-таки не мог встать, мы обсуждали нравы, обычаи и законы корпораций Кальтаниссетта и Кремона. На пятый день он впервые назвал Кремону «они» — и даже не заметил.
Героический лейтенант отвлек меня от моих собственных весьма важных дел: университет совсем не то же, что школа, там другая скорость обучения, а учитывая, что я числюсь на двух факультетах… Еще не хватало вылететь с какого-нибудь из них. Я ведь уже почти две недели не учусь. Лучше заняться делом прямо сейчас, чем вкалывать до треска в костях после возвращения в Палермо: там мне надо будет работать, захочется гулять с Ларисой и друзьями, да и повторения героической эпопеи с аттестатом мне не пережить.
В конце недели мне разрешили вставать, но запретили делать резкие движения. С ног Верреса сняли стальные пластины, и он теперь целыми днями пропадал где-то на улице: бегал кроссы и приседал со штангой.
На охоту мы сходить так и не успели — проф настоял, чтобы я вернулся сразу, как только смогу перенести перелет. Я попрощался со всеми жителями Джильо, кого знал и кого не знал, получил свою порцию подарков, среди них — очень смешной диплом, гарантирующий мне десять голосов на выборах мэра Джильо-Кастелло, несмотря на то что я убил только одного горыныча (охранники с виллы разболтали), забрался в Сеттер и закрыл люк.
Перелет в Палермо прошел без эксцессов. Так обычно и бывает: после войны все устают делать друг другу настоящие гадости.
Отремонтированный Феррари обзавелся целой стаей маленьких ястребов на борту: сбитые нами катера. А медалями награждают накануне Нового года. Долго ждать, ну ладно.
Не все новости оказались такими хорошими. Я узнал причину слишком кратких писем от Ларисы: пока я не выздоровел, она не хотела меня расстраивать.
Эльба! Наша с ней драгоценная Эльба. Я еще удивлялся, зачем было за нее драться. Части Кремоны, оккупировавшие ее, устроили там настоящую резню, которую прекратил только наш морской десант. Синьор Мигель правильно распорядился с обменом пленных: за четырнадцать наших десантников он отдал тех и только тех солдат и офицеров клана Кремона, что были взяты в плен на Эльбе, и отдал с наслаждением! В ответ он получил наших ребят и почти сгоревшее тело капитана Родерика Арциньяно, старшего брата Ларисы и отца великого знатока элемобилей четырехлетнего Джованни.
Следующие три недели мы ни разу не собирались все вместе. Вечерами я гулял с Ларисой по парку. Мы грустно молчали и снабжали местных белочек запасами орехов на зиму. Ларисин день рождения в этом году не отмечали, вряд ли кому-нибудь могло быть весело в эти дни. Только я сказал ей на ушко: «Тебе сегодня четырнадцать лет», Лариса слабо улыбнулась.
Глава 14
Пока я был не вполне здоров, в университет меня возили на элемобиле и постоянно сопровождали. Студенты и преподаватели даже перестали на это реагировать. Рассказывать о своих приключениях было некогда: на занятиях синьора Брессаноне я дважды ничего не мог решить. И это были еще не все проблемы. Наконец я осознал, как учатся те, у кого не такая хорошая память и нет дара Контакта и сопровождающей его скорости всего, что только может иметь скорость: они учатся могучим волевым усилием. Примерно так, как я весной, когда за восемь дней сдавал на аттестат. Мне понадобилось две недели на то, чтобы снова начать понимать преподавателей во время лекций.