— Они сильнее нас, Алеф.

— Что?

— Они. Сильнее. Нас. Любой из нас готов отдать жизнь по рациональной причине. А многие из них согласны променять миг жизни на вечность небытия, вообще не рассуждая логически. В них есть это хаотическое начало, которое мы у себя задушили в зародыше. Готовность умереть позволяет им сражаться на сто, двести процентов эффективнее, чем покажет любой, даже самый оптимистичный расчёт. Те, кто любит — способны совершить невозможное. Буквально.

И глядя на тебя, Алеф, этой ночью в столовой, глядя, как ты двигалась в гипнотическом танце, у которого не должно было быть свидетелей, я ощутил тень этого чувства. Нет, я не люблю тебя. В нашем мире не существует подобного чувства, наши тела устроены иначе, у нас не вырабатываются такие гормоны, наш разум работает по-другому. Но я вдруг захотел полюбить тебя. Я захотел отыскать тебя, одну тебя из сотен и тысяч, и — посвятить тебе свою жизнь. И чтобы ты посвятила свою жизнь мне. Я бы хотел покоить твою голову у себя на коленях, боясь пошевелиться и потревожить твой сон. Хотел бы выйти один против Кета и — победить его, чтобы ты могла жить в мире, в котором не нужно бояться. Или умереть ради этой цели.

Тени желаний, отголоски чужих страстей. Что они несли мне, помимо боли? Смутной и тупой боли, сжимающей уставшее сердце, терзающей измученный разум. Может ли тот, кто всю жизнь жил без ног среди безногих, однажды ночью осознать себя калекой? Я сумел, Алеф. Я хотел бы объяснить тебе всё это, сказать тебе все эти слова. Коснуться тебя и показать всё то, что в мире людей — любовь. Показать, как растёт и ширится это чувство, как оно может стать больше целого мира, больше всех миров. Как оно может превратиться в копьё и поразить самое сердце тьмы. Разорвать её в клочья.

Но я не могу сказать так. Я боюсь, что эти слова разобьются о твою белую ментому, как стеклянные шарики, упавшие на металлический пол.

— Виллар. Остались сутки до второго рубежа.

— До третьего я успею.

— Я не успею до третьего! — закричала Алеф. — Ты забыл, кто я?!

— Помню. — Я посмотрел ей в глаза. — Альвус и Еффа.

Она отшатнулась от меня. Как она умудрилась удержать белую ментому? Сколько же в ней сил, и все эти силы — на то, чтобы сдерживать самих себя…

Я хотел, чтобы она подарила их мне без остатка. И хотел подарить ей свои.

— Не смей, — тихо сказала она.

— Ты не хочешь о них говорить…

— Замолчи, Виллар.

— Но ты не стыдишься их.

— Я сейчас тебя ударю.

— Они не были животными, поддавшимися инстинктам, и ты это знаешь! И то, что ты чувствуешь к ним, тоже выходит за рамки рационального и обычной привязанности! Ты чувствуешь боль, когда думаешь о них. Ты вспоминаешь, как они смотрели на тебя и друг на друга, и чувствуешь боль, которой не можешь понять! Я сумел объяснить твою боль, Алеф.

Мгновение мне казалось, что она сейчас достанет оружие и убьёт меня.

Если бы не та чудовищная дрессировка, которую мы пережили на «Афине», наверное, так бы и случилось. Но там нам вколотили рефлекс: нельзя причинять вред своим. Боль возместится сторицей.

Алеф молча вышла из столовой, оставив меня в одиночестве.

Я доел бутерброды, не чувствуя вкуса. Чувствовал лишь, как они камнями оседают в желудке.

Моё тело уже отказывается служить как надо. Что ж… Скоро я сменю его на другое. И не я один. Но, боги… где же мне взять время и умения, чтобы уговорить остальных пойти со мной?..

10. Навстречу темноте

Способность видеть вернулась к раскрытым глазам постепенно. Как в старинном телевизоре, который сначала начинает говорить, а потом, когда прогреется кинескоп, появляется бледное изображение.

На меня смотрела воронка.

Кто-то — Гайто или Сиби — снёс голову крикуну, и та упала прямо напротив меня. Я лежал на боку и смотрел в глубину своей смерти. Своей умершей смерти.

«Стенки» воронки только издали казались кожистыми. На деле они были словно покрыты коркой ожога. Твёрдые и мягкие одновременно.

Я приподнялся на локте, оценивая обстановку.

Туннель завален трупами, которые не спешили обращаться в прах. Здесь работали совсем другие законы…

Вот шатуны, вот разрубленный мною нюхач. Пятеро крикунов…

— Крейз, мне это нихрена не нравится, — сказал Сайко, появившись в «кадре»; он протянул мне руку. — Ты и раньше был каким-то припадочным, но теперь твоя эпилепсия зашкалила за все мыслимые границы. Не думал, что когда-нибудь предложу тебе такое, но давай мы запрём тебя вместе с девчонками? Восприми это правильно, без обид, я бы сам с удовольствием заперся с девчонками, но у меня есть ствол, душа жаждет подвигов, и я не падаю в обморок через каждые пять минут.

Я встал.

Не было истощения, не было даже никакой особенной боли. Я был в полном порядке. Единственное, что удивляло и настораживало — это кристальная прозрачность сознания.

Всё, что я видел во время своих «припадков», как будто падало в помойную яму. Через неё был перекинут шаткий мостик, на котором я стоял и любовался видами. Притворяясь, будто не чувствую вони, идущей снизу.

Я не хотел её чувствовать. Всё ведь просто: есть мы, есть они. Есть цель и…

— Майлд, успокойся. — Голос Гайто из открытой двери.

— Уйди! — рявкнул в ответ Майлд.

Звук пощёчины, короткий крик Сиби.

— Что там? — спросил я, кивнув на дверь.

— Джекпот: кухня и столовая. Пока ничего не пробовали, но еда выглядит похожей на нашу…

— Что там происходит?!

Сайко ответить не успел.

— Ты слышала приказ?! — заревел Майлд.

— Пошёл ты нахрен! — взвизгнула в ответ Сиби.

Опять пощёчина.

— Тебя что, в холодный душ запихать?! Или ноги переломать? Тебе было сказано держаться за мной, а не кидаться в самую гущу! Одно неверное движение — и тебя бы сожрали!

— А тебе что за дело?!

— Мне, сука такая, есть дело!

— Ты мне не отец и не муж, отвали нахрен!

— «Отвали»? Сейчас я тебе такого «отвалю»…

Я моргнул, вглядываясь в кучу лежащих вповалку крикунов.

— Сайко, — позвал я. — Сколько было нюхачей?

— Трое, — сказал тот. — Одного застрелил я, другого зарубил ты. Третьего, наверное, прихлопнул Майлд…

Я резко наклонился, поднял свой топор. Но уже понял, что поздно. Я даже сказать ничего не успел. Возможно, успел бы метнуть серп энергии, но этой способности у меня больше не было.

Целый и невредимый нюхач выбрался из груды трупов и прыгнул.

Он как будто знал. Несмотря на то, что у него не было глаз, он — знал. И прыгнул не на меня, не на Сайко, который уже поднимал пистолет. Он прыгнул в раскрытую дверь.

Всё выглядело, как сцена из трэшового аниме, и оттого казалось сюрреалистичным, ненастоящим. Такого просто не могло быть!

Из раскрытой двери хлынул поток крови. Закричала Сиби, лязгнул металл.

Мы с Сайко, отталкивая друг друга, ворвались внутрь…

Маленький уродец уже лежал на полу, голова его катилась в сторону, а из худосочного тела вытаскивал катану Гайто.

Сиби с окровавленными халадие стояла рядом и тряслась, как будто к ней подключили переменный ток.

— Майлд… — сказала она. — Майлд!

Ответа не было.

Майлд лежал на маленьком пятиугольном столике, широко разбросав руки и ноги. Он лежал на спине, с запрокинутой головой. Головы я не видел, но видел струйку крови, стекающую на пол и там превращающуюся в ручеёк.

Ручеёк впадал в кровавое озеро.

— Говно, — сказал Сайко равнодушным тоном.

— Чёрт… — Его тон изменился.

В следующую секунду что-то стукнуло. Я обернулся. Пистолет лежал на полу. Сайко, обхватив голову руками, медленно съезжал спиной по стене.

— Майлд… — прошептала Сиби и подняла руки с халадие.

Она как будто хотела броситься к телу, обнять его, быть может. Но её сбивало с толку оружие. Оно не уходило в биополе, никаких ножен ни у кого из нас отродясь не было, а бросать оружие на пол, находясь в таком месте, как это, не позволял здравый смысл.